«Репрессии после декабря 1986 года обошли молодежь Семипалатинска стороной благодаря порядочности тех людей, которые в те годы жили и работали в этом городе», – утверждает главный научный сотрудник Института истории и этнологии им. Ч. Валиханова, доктор политических наук Сайын Борбасов.

– Во время декабрьских событий 1986 года я был секретарем партбюро первичной партийной организации достаточно крупного регионального вуза – Семипалатинского пединститута им. Н. Крупской, – рассказывает 69-летний профессор. – Про волнения в столице мы услышали 17-го ближе к вечеру. Наши студенты, особенно русско-казахского отделения филологического факультета, начали писать листовки и призывать студентов других вузов выходить на центральную площадь имени Ленина. Собственно, они и стали в те дни организаторами движения семипалатинской молодежи. Мы, преподаватели, предвидя страшные репрессии, пытались остановить их. Стали проводить собрания, где призывали сдерживать эмоции, но 18 декабря они все равно вышли на площадь. Пробиться туда смогли чуть свыше 100 человек, остальных – несколько тысяч, собравшихся кольцом вокруг площади, не пускали милиция и солдаты.

За исключением первого секретаря обкома партии Сагидоллы Кубашева, все другие партийные боссы в нашем городе были некоренной национальности, но как член горкома партии, участвовавший во всех мероприятиях тех дней, ни от одного из партийных боссов некоренной национальности я не увидел проявлений какого-либо шовинизма. И если из других городов неслись обвинения молодежи в казахском национализме, проявлении антирусских настроений и т.д., наши партийные чиновники-неказахи говорили на всех встречах и собраниях, что необдуманность действий может привести к большим последствиям, то, что происходит – это какое-то недоразумение.

32 нашим студентам, задержанным на площади, грозило отчисление, возможно, и уголовное преследование. В нашем институте после 18 декабря около полумесяца работали три сотрудника КГБ под руководством подполковника Толеухана Бакажанова, двое других (майоры) были вроде бы русскими. Они часами беседовали с каждым студентом и их кураторами. Как-то подполковник Бакажанов зашел в мой кабинет. «Ну что, Саке, в Казахстан снова пришел 37 год?» – спросил он меня. Опасаясь, что меня провоцируют, я уклончиво ответил, что все зависит от его ведомства. Как вы, мол, скажете, так и будет. И тут он на казахском спросил меня: «К…н шыдайма? Выдержишь, не струсишь, если всех твоих студентов освободим от допросов, и они продолжат учебу?» Я ошалел: «Но как же твои русские коллеги?» – «Они – надёжные ребята. Это немцы из Аксуатского района, они лучше тебя знают казахский язык, и тоже переживают за ребят».

Он предложил вместе зайти к ректору Панину. Того должны были снять с работы за ослабление воспитательной работы, если участие студентов пединститута в митингах будет доказано. «Ну как, Михаил Семенович, готовитесь прощаться с должностью?», – спросил подполковник нашего ректора. – «Что поделаешь? Наши студенты, действительно, были на площади», – ответил тот. – Я готов нести ответственность». Этот хороший и очень ответственный человек, сам когда-то окончивший Семипалатинский педагогический институт, Казахстан считал своей единственной родиной, родной город любил, и за студентов, я чувствовал, переживал не меньше нас, преподавателей-казахов. Когда подполковник дал понять, что готов уничтожить дела, заведенные на наших «декабристов», радости не скрывал. Вытащил из сейфа коньячок, мы выпили и дали друг другу слово молчать. Жизнь нас всех развела по разным уголкам Казахстана, но я своё молчание нарушил только год назад, когда те декабрьские события сделал объектом своего научного исследования.

После разговора с ректором майоры, допрашивавшие студентов, принесли все дела на наших студентов в партбюро, и мы вдвоем с подполковником их уничтожили. Если бы об этом кто-то узнал, наказания они бы не избежали. А я, скажу честно, когда отправлял в урну очередное дело, думал: а может, я сейчас рву своё будущее? А у меня ведь трое детей.

Подполковник Бакажанов и наш ректор Панин выступили перед студентами, выходившими на площадь. Обрисовав, чем это могло для них закончиться, сказали, что дают возможность учиться дальше при одном условии – они не должны рассказывать о том, что слышат сейчас в кабинете ректора.

В те же дни первый секретарь горкома партии Николай Ульянов решил обойти студенческие общежития города. Начали с пединститутовских. Все шло тихо-мирно и вдруг – шум-крик! Знакомый всем нам активист, освобожденный председатель студенческого профкома Ермек Ш., силой тащил в фойе общежития трёх первокурсниц. Что случилось? Оказывается, девочки развешивали 17 и 18 декабря листовки. Мы были в шоке! Но не от «декабристок», а от поступка этого парня. Ректор только и мог сказать: «Ты что, специально ждал момента? Почему не доложил декану или мне?». С первым секретарем горкома партии было человек пять свиты, то есть, «замять» инцидент было почти невозможно. Ульянов, попросив меня выйти на конфиденциальный разговор, сказал: «Видимо, этот молодой человек хочет расти по партийной линии. Что ж, мы ему «поможем» с карьерой. Рекомендую распрощаться с таким председателем профкома».

Он, видимо, знал про 32 наших студентов. Сказав, что этих трёх девочек спасти невозможно – слишком много свидетелей, посоветовал отчислить с правом восстановления через год. Председатель студенческого профкома уже на следующий день был освобожден от должности – я попросил его написать заявление по собственному желанию. Ректор, подписывая его, сказал, что он подвел нас, его поступок можно обозначить одним словом – подлость. Больше я об этом парне не слышал.

19 или 20 декабря прошло совещание в горкоме партии с участием руководства города и области.

В те годы в Семипалатинске работали свыше 90 заводов и фабрик, было 4 вуза. И соответственно – в городе, который тогда был гораздо крупнее соседних Павлодара и Усть-Каменогорска, было огромное количество молодежи. Были опасения, что она массово выйдет на площадь. Начальник ГУВД сообщил, что им нечем вооружать дружинников и солдат для разгона демонстрации. Секретарь горкома, подняв директора кабельного завода, поручил к вечеру изготовить образцы дубинок. Вечером снова было совещание тем же составом. Директор кабельного завода продемонстрировал порезанный на куски по метру и полметра кабель диаметром около двух сантиметров. Заведующий облоно Марат Мухамеджанов, взяв в руки одну из этих «дубинок», обратился к первому секретарю горкома партии: «Николай Матвеевич, ударьте меня». – «Как?! Зачем?!» – удивился Ульянов. – «Пусть лучше здесь умру я один, чем дети. Среди них будут ведь и старшеклассники».

Все ахнули! Наконец-то дошло, что этим завернутым в пластик куском железа человека можно положить насмерть одним ударом. «Вы – дебил!, – не сдержался секретарь горкома в адрес директора кабельного завода. – Как можно задание горкома превратить в такой жестокий фарс?». Словом, задание партии по изготовлению смертельного оружия выполнено не было, тем более, что и накал событий пошел на убыль.

И ещё один случай из тех дней. Директорами предприятий в Семипалатинске в конце 80-х за редким исключением были не казахи, но я не помню ни одного, кто выделялся бы каким-то шовинизмом, но мне с должности секретаря партбюро института все же пришлось уйти именно из-за этого. Секретарь партбюро химического факультета сообщила однажды, что старший преподаватель, некая В., оскорбляет казахов: и сам Кунаев – бай и все другие казахи тоже живут феодально-байскими пережитками, поэтому Казахстаном должны и будут управлять только русские. Наслушавшись этого шовинистического бреда, студенты написали заявление на имя ректора и на моё, как секретаря партбюро. Высказывания этого преподавателя возмутили всех – и казахов, и татар, и русских. Эта В. была женой директора одного из семипалатинских предприятий. Когда встал вопрос об её исключении из партии, муж, видимо, вышел на партийную верхушку области и города. Секретарь обкома партии по идеологии попросил меня закрыть это дело. «Не могу, весь институт уже проинформирован». Затем позвонил сам первый секретарь горкома Ульянов: «Дело пахнет керосином, давай закроем». Я ему ответил, что коммунисты нашего института решат сами, что делать дальше.

Когда состоялось общеинститутское партсобрание, четверо были против, один воздержался, все остальные проголосовали за исключение. Где-то месяца через два начали копать под меня. Я был молодым кандидатом наук, жена сидела дома с тремя детьми. Ещё до декабрьских событий она получила лишние «детские» деньги – 125 рублей. И хотя по просьбе организации, случайно начислившей их, наша семья давно деньги вернула, кто-то настоял на обсуждении этого вопроса – на бюро райкома партии. Проголосовали за предложение первого секретаря – недостоин быть председателем партбюро института.

На прошедшем следом партсобрании в институте основная масса коммунистов была на моей стороне, среди них – академик Есимов, он тогда был заведующим кафедрой философии института. Мне сделали устное предупреждение, но я сказал, что после такого инцидента, когда из мухи сделали слона, отказываюсь от должности секретаря парторганизации. Стал обычным преподавателем. Примерно через месяц мне предложили должность заведующего кафедрой научного коммунизма, через год я её преобразовал в кафедру политологии.

С ректором, Михаилом Семеновичем Паниным, я сохранил добрые отношения до самой его смерти. Спасибо ему за честность и редкий в тех условиях демократизм по отношению к подчинённым. К нему мог зайти любой преподаватель в любой день. В декабре 1986 года он продемонстрировал высокую человеческую порядочность. Да и его коллеги из других вузов повели себя также. Видимо, хороший пример заразителен. Репрессий против студентов в Семипалатинске фактически не было.

… Сегодня я сам себя спрашиваю, почему партийные чиновники русской национальности повели себя в этом городе более лояльно, чем в других регионах? Может быть, потому, что они хорошо, как и сами казахи, знали духовных лидеров народа – и Абая, и Шакарима, и имена алашордынцев, выходцев из нашего региона?