Каково реальное число сторонников радикальных течений в современном Казахстане – даже приблизительно не известно. Речь может идти о десятках и даже сотнях тысячах людей. Но пора начать с этим разбираться. Пока же к экстремистам может быть отнесен любой человек, высказывающий неудобные взгляды.

Увы, наша республика не избежала вороха негатива, связанного с последствиями утраты религиозного самосознания несколькими поколениями граждан страны, фактическим истреблением традиционного духовенства. В этих условиях для восполнения религиозной грамотности многие молодые люди подались в исламские учебные заведения стран Ближнего и Среднего Востока. При этом игнорировалось то обстоятельство, что они осваивали весьма отличные от традиционной для казахского народа версии Ислама, в частности салафизм. В свою очередь, власти, больше занятые текущими проблемами экономики и социальной жизни, почти не уделяли внимания подобным разночтениям. Нечто схожее наблюдалось и внутри Казахстана. Пользуясь отсутствием каких-либо ограничений в сфере идеологии, деидеологизации самой политики и общественной жизни страну с начала 1990-х наводнили миссионеры разных мастей. Местные духовные служители оказались не готовы конкурировать с заезжими проповедниками во влиянии на умы людей. Тяжелые социально-экономические условия, поиск нравственной опоры, самоустраненность госорганов, интеллигенции, духовенства служили благодатной почвой.

В итоге уже к концу 1990-х в Казахстане начала выстраиваться весьма мозаичная религиозная картина с разными, порой конфликтующими между собой воззрениями. Причём, тон здесь задавали не местные, а иностранные наставники. В части ислама это привело к возникновению парадоксальной ситуации: учение, ниспосланное через пророка Мухаммада, вопреки своему консолидирующему потенциалу, принципам единения на основе равенства, братства и справедливости, в условиях Казахстана стало источником раскола.

Из числа выпускников зарубежных духовных семинарий и их последователей появились сторонники доктрины так называемого «чистого ислама», а они, в зависимости от установок своих авторитетов, богословов и политических воззрений разделились уже внутри себя. Солидное финансирование из ряда арабских стран, как Саудовская Аравия, Египет, Ливия, Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты продвинутых технологий в сфере пропаганды и вербовки, а также элементов политизации религии позволили им быстро нарастить вес. Напротив, подконтрольное властям, слабо мотивированное, недостаточно креативное традиционное духовенство оказалось не способно предложить альтернативу. Одной из причин слабости явилось то, что местные муллы в основном ограничивались отправлением религиозных обрядов и призывами к смиренности.

Между тем, адепты доктрины так называемого «чистого ислама» больше апеллировали к общественной жизни, объясняя превратности судьбы отходом общества от религии. Некоторые из них были инкорпорированы в саму власть. Их популярность определялась не только технологической продвинутостью и щедрым финансированием ряда арабских монархий, но и доступные для понимания людей популистские пути выхода из тупика. Для малообразованных и отягощенных это служило неким лучом озарения.

Как отмечалось выше, в начале 2000-х, пока брожения не выходили за рамки сугубо религиозных дискуссий, официальные инстанции не проявляли в этой сфере бдительности. Исключения составляли действия по блокировке наиболее одиозных исламистских организаций, наподобие «Хизбут Тахрир» или «Таблиги Джамаат». Однако, с усилением экстремистской религиозной деятельности, а также после серии террористических актов в 2010-2011 годах, угроза, о которой предупреждали ряд отечественных экспертов, стала очевидной. В отчет, как известно, был предпринят ряд шагов в сторону ужесточения законов, учета и аккредитации религиозных объединений, активизации работы по линии правоохранительных и спецслужб. Правда, и здесь не обошлось без казусов. Пожалуй, ключевой среди них связан с тем, что приоритет был сделан на запрет и репрессии. При этом, в такой гораздо более важной и мотивирующей части, как религиозная грамотность, социальное положение, активная роль традиционного духовенства существенного прогресса достичь не удалось. А вот предпосылки к политизации религии только выросли.

Да, основная масса «верующих» чувствует себя относительно свободной или вообще манкирует всяческие религиозные каноны и предписания. Поэтому религиозная принадлежность молодых людей не тождественна вере. Произошла банализация религии. По сути, религия оказалась освобождена от своего сакрального содержания и все больше секуляризируется, превращаясь в бытовую ритуальную практику.

Замечено, что приход к вере преобладающей части молодежи мотивирован не только внутренними духовными поисками, но и родственными позывами. Так, большое число приверженцев арабской трактовки Ислама — выходцы из религиозных семей, где сами родители, будучи адептами чуждых догматов, передают опыт детям. Иначе говоря, речь идёт о втором поколении носителей нетрадиционных идеологий. В то же время современная внутриполитическая ситуация не позволяет закрывать глаза на элементы раздражения, которые фиксируются в группе активно-религиозных представителей казахоязычной молодежи. Эмпирически установлено, что в её составе 11,1 процентов категорически не приемлют для себя учебу/работу под руководством людей другого вероисповедания; 12,8 процентов не хотят иметь никаких отношений с инаковерующими; 36,9 процентов хотели бы видеть Казахстан страной, где религия участвует в государственном управлении. В других этнорелигиозных группах региональной молодежи приведенные цифры статистически менее значимы, причём в разы.

Поэтому, несмотря на определенный задел, достигнутый в 2011-16 годах, говорить о достигнутом переломе в противодействии политизации религии не приходится. Особо подвержены пагубному влиянию регионы с запущенными социальными проблемами, в частности, на юге и западе Казахстана. Какая-либо внятная статистика отсутствует. Да и в силу скрытности людей, их боязни перед законом, степени подверженности религиозным догматам, чёткие замеры сделать сложно. Но даже по очень приблизительным оценкам, положение рисуется довольно мрачным в Актюбинской, Мангыстауской, Карагандинской и Южно-Казахстанской областях.

Социальная база экстремизма и дыры в законах

Каково реальное число сторонников радикальных течений в современном Казахстане – даже приблизительно не известно. Речь может идти о десятках и даже сотнях тысячах людей. Ещё пять лет назад, по оценкам Маулена Ашимбаева, в Казахстане религиозное образование ежегодно проходят порядка 30 тысяч молодых людей. Каково число тех, кто обучается за рубежом, вообще неизвестно. При этом нет конкретной информации о том, кто, как и чему именно их обучает. Получается, с одной стороны государство ежегодно увеличивает гранты на религиозное образование, с другой – неизвестно, каков будет результат из-за недостатка контроля.

Между тем, по данным Комитета уголовно-исполнительной системы, в местах лишения свободы отбывают наказание более 600 человек, осуждённых за преступления экстремистского и террористического характера. Уже по этим цифрам можно понять, что предпринимаемые усилия в борьбе с религиозным экстремизмом далеко не соответствует уровню угроз. Более того, в условиях содержания осуждённых за радикальные проявления не изолированно, а в общих колониях они уже давно превратились в рассадники деструктивных идеологий. «Отрезанные от общества, имеющие социальную уязвимость осуждённые легко поддаются призывам и влиянию деструктивных и радикальных течений. Ненадлежащие условия содержания и отсутствие занятости также являются катализатором для навязывания экстремистских убеждений», – отметил во время обсуждения этой проблемы в Сенате депутат Владимир Волков. Известно немало случаев, когда даже неверующие граждане со светскими устоями выходили на свободу с салафитскими убеждениями.

Давно очевидно, что законодательство в части профилактики и пресечения религиозного экстремизма и терроризма нуждается в серьёзных доработках. Так, согласно Уголовному кодексу РК преступлениями, содержащими признаки экстремизма, признаются преступления, предусмотренные более, чем 10 статьями. Сюда входят преступления от «возбуждения социальной, национальной, родовой, расовой или религиозной вражды» до собственно «вербовки или подготовки либо вооружения лиц в целях организации террористической либо экстремистской деятельности».

При этом чёткое определение экстремизма в УК отсутствует. В статье 233-3 («финансирование экстремизма или террористической деятельности») под экстремизмом понимается «приверженность к крайним взглядам и мерам (обычно в политике)». Однако сажать за «приверженность» – это само по себе чересчур экстремально.

В «Законе о противодействии экстремизму» экстремизмом могут считаться либо осуществление действий от имени организаций, признанных экстремистскими, либо действия, попадающие под признаки экстремизма. Причём, во всех ракурсах – в отношении и политического, и национального, и религиозного экстремизма – насильственные действия не являются определяющим фактором. К примеру, в определении политического экстремизма встречается формулировка «организация вооруженного мятежа и участие в нём, разжигание социальной, сословной розни» (ст. 1, п. 5). Выходит, в стране есть сословия и разжигание розни между ними тоже может считаться экстремизмом. Речь в данном случае не только и не столько о том, что страна не готова к чёткому пониманию того, с кем и как бороться. Важно то, что, если даже власть повернется к проблеме лицом и начнёт полномасштабную комплексную борьбу с экстремизмом, очень и очень велик риск того, что к экстремистам может быть отнесен любой человек, высказывающий неудобные взгляды. С учетом того, что экстремистская активность, как правило, идёт в ногу с разворачиванием внутриполитических процессов, «разыграть» такую карту захотят, вероятно, многие.

Одновременно с этим эффективная ликвидация реальных экстремистских ячеек представляется делом сложнодостижимым. Дело в том, что формируемые по сетевому принципу подобные структуры крайне замкнуты, обладают сложными системами кодирования и передачи информации, основанными на современных технологиях. У них, как правило, нет единого центра и чёткой иерархии, так что «обезглавить» такую сеть не получается. Уничтожение даже большинства узлов такой сети не принесёт ей сильного вреда, пока сохраняется идея и цель существования. И пока наше общество будет оставаться источником бесконечного числа конфликтов, попытки их разрешения экстремистскими методами не прекратятся. Тем более, что опыта у экстремистов все больше и больше.

Всего в настоящее время в национальный перечень запрещенных в Республике Казахстан террористических структур включены 22 организации:

1. На основании решения Верховного Суда РК от 15 октября 2004 г.
2. «Аль-Каида»
3. «Исламское движение Восточного Туркестана»
4. «Исламское движение Узбекистана»
5. «Курдский Народный конгресс»
6. Согласно решению Верховного Суда от 15 марта 2005 года.
7. «Асбат аль-Ансар»
8. «Братья-мусульмане»
9. «Движение Талибан»
10. «Боз гурд»
11. «Жамаат моджахедов Центральной Азии»
12. «Лашкар-е Тайба»
13. «Общество социальных реформ»

III. Решением суда г.Нур-Султан от 28 марта 2005 года

12. Организация «Хизб-ут – Тахрир»
13. Решением суда г.Нур-Султан от 17 ноября 2006 года.
14. «АУМ Синрекё» East Turkestan
15. «Организация освобождения Восточного Туркестана».

V.Решением Суда г.Нур-Султан от 5 марта 2008 года.

15. «Исламская партия Туркестана».
16. Решением суда г.Атырау от 25 ноября 2011 года
17. «Джунд-аль-Халифат»

VII. Решением специализированного межрайонного экономического суда Восточно-Казахстанской области от 7 июня 2012 года

17. РОО «Сенім. Білім. Өмір»

VIII. Решением Сарыаркинского районного суда г.Нур-Султан от 26 февраля 2013 года.

18. «Таблиги Джамаат»
19. Решением Сарыаркинского районного суда г.Нур-Султан от 18 августа 2014 года.
20. «Ат-такфир-уаль-хиджра»
21. Решением cуда Есильского района г.Нур-Султан от 15 октября 2015 года
22. «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ, ИГИШ)
23. «Фронт Ан-Нусра» (Джабхат-ан-Нусра)
24. «Йакын Инкар» Решением Есильского районного суда г.Нур-Султан от 10 октября 2018 года признана экстремистской с запрещением её деятельности на территории РК.

Как видно, в указанном списке есть, как радикальные группировки, наподобие ИГИЛ, или относительно умеренные объединения, как, например, «Таблиги Джамаат» течения. Однако наиболее непримиримые, вместе с тем широко распространённые в Казахстане ваххабиты и салафиты под соответствующий запрет не попали. Отчасти этот факт, помноженный на сокрытие радикалами своей идейной принадлежности, а также нехватки профессионализма со стороны спецслужб, делают работу по их пресечению малоэффективной. При этом, были случаи, когда уже задержанные по тем или иным основаниям экстремисты выпускались на свободу при ходатайстве неких влиятельных фигур во власти.

Пристального внимания требует социальная база экстремизма и терроризма. Здесь, как отмечалось, в самом уязвимом положении оказываются молодые люди из неблагополучных семей, имеющие проблемы с хорошим образованием, трудоустройством, прочими социальными неурядицами. Что вполне объяснимо. Куда более любопытным является то, что легко поддаются радикальным учениям ребята, не знающие либо плохо знакомые с казахским языком, литературой, традицией и историей.

Иначе говоря, среди возбудителей радикализации религии из поля зрения выпала не только социальная и образовательная, но и идеологическая составляющая. Это означает, что долговременный зажим носителей национального казахского естества, как язык, история, литература, традиции оказал плохую услугу и здесь. Поскольку именно позитивный заряд казахскости, который исторически переваривал Ислам и органично адаптировал его по свою специфику, в новых реалиях был проигнорирован и запрессован. В этой связи давно пора воспринимать аргументы в пользу возврата к казахским корням не как прихоть отдельных активистов или рудимент прошлого, а в качестве исторически апробированного опыта поддержания иммунитета против зловредных идей.

Рассматривая тему религиозного экстремизма как глобального феномена, нельзя обойти вниманием вопрос об исламистском интернационале. Речь идёт о своеобразных сообщающихся меж собой кровеносных сосудах, не признающих национальных границ. Например, хорошо известны связи между талибским Афганистаном и боевиками Северного Кавказа во время первой и второй чеченских войн. В афганских, пакистанских, суданских тренировочных лагерях проходили подготовку боевики, которые были задействованы в различных конфликтах. Многие полевые командиры из той же Чечни проходили лечение в Саудовской Аравии, Катаре, Объединенных Арабских Эмиратах. На деньги этих фондов вербуются не только боевики, но и бойцы идеологического фронта по всему ареалу Ислама. Словом, мы имеем дело с широко разветвленной и весьма могущественной сетью спонсоров религиозного экстремизма.

Аналогичные деструктивные и подрывные действия распространяются и на территорию Центральной Азии. При этом было бы неверно полагать, что они ограничиваются лишь странами Мусульманского мира. Риски таит в себе и влияние экстремистского подполья из сопредельных районов Китая и России. Уместно вспомнить деятельность российского террориста Саида Бурятского, который не раз посещал Казахстан и читал проповеди экстремистского толка. Кстати, ряд наблюдателей усмотрели прямую связь между населёнными пунктами, в которых побывал этот эмиссар, и серией террористических актов, произошедших в 2011 году. Известны также случаи с активной работой в Казахстане уйгурских исламистов из Синьцзян-Уйгурского Автономного района Китая.

Неутешительный факт заключается в том, что, будучи органичной частью глобального устройства и конкуренции, Казахстан, как и другие республики Центральной Азии, испытывает на себе все негативы религиозного фанатизма. К ним, как указывалось, можно причислить гражданскую войну в Таджикистане в 1991-97 годах, попытки просачивания боевиков из Афганистана в регион в 1999-2001 годах, кровопролитие в узбекском Андижане в 2005 году, перманентную напряженность в Ферганской долине, войны в Сирии и Ливии, серию террористических акций в самом Казахстане в 2010-х и т.д. В 2022 году с резкой эскалацией напряженности в Афганистане, эти угрозы вновь кратно возрастают.

В целом, можно констатировать, что Мусульманский мир сегодня пронизан множеством идеологических, политических, экономических, пограничных и прочих противоречий. Вдобавок к деструктивному влиянию внешних сил внутри данного сообщества сейчас наметилась тройка конкурентов, соперничающих за лидерство – Турция, Иран и Саудовская Аравия. Каждая из них наряду с другими предлагает партнёрам собственную версию политического ислама. Подобные коллизии подстегивают и без того сложные конфликты в Ливии, Йемене, Сирии, Ираке, приводят к взаимным санкциям, истощающим их ресурсы и окончательно разрушающим элементы солидарности в ареале ислама. Между тем, после поражения исламистов в Египте, Тунисе, Сирии, ряде других стран, ликвидации опорных пунктов Исламского государства, Аль-Каеды, других радикальных группировок, дискредитации средневековых религиозных догматов в Саудовской Аравии и Иране может сложится впечатление, будто соответствующие риски теряют кондицию. Но на самом деле движущие мотивы религиозного экстремизма в лице бедности, безработицы, социального неравенства никуда не делись. Скорее, напротив, все больше маргинализированных и малограмотных сторонников радикалов готовы слепо подчиняться их наказам.